[basara]

14

По лестнице он поднимался осторожно, ежесекундно ожидая, что – вот сейчас сверху скатится на него очередной супостат. Засады, однако, не обнаружилось.
«Клетка для кроликов» - подумалось Мицухидэ, когда он очутился наверху. Блин, как только они ютятся в этих клоповниках? Уж лучше жить в амбаре, там по крайности, хоть воздуху больше!
Весь второй этаж состоял из трех проходных каморок, расположенных друг за дружкой. Раздвинутые сёдзи являли мирную их пустоту (не считая раскиданного по полу и распиханного по углам скарба; семья лавочника явно не отличалась аккуратностью). Потолок нависал так низко, что хотелось пригнуться. Брезгливо скривившись на непричёсанную картинку чужого быта, Мицухидэ отвернулся, намереваясь уйти.
Кимоно, неряшливо распластанное у входа во вторую из комнат, - вдруг ожило и пестрым призраком кинулось на него.
Акэти не позволил себе подумать, что под кимоно прячется перепуганный домашний зверек или неучтённый домочадец, самоуверенно решивший своими силами расправиться с незнакомым вторженцем. Руки его автоматически вскинули косы; оба навершия глубоко и смачно вонзились в скрытую цветастым хлопком плоть. Фон кимоно был синий, кровь поплыла по нему пятнами черными, как деготь.
Он стряхнул тело с кос. Кимоно спланировало на пол; улегшийся рядом труп был затянут в черное. Из праздного любопытства Мицухидэ концом лезвия подцепил тряпичную маску-дзукин. Маска оползла, открыв лицо девушки. Той самой, которая так недавно - сперва пожалела занедужившего самурая, а потом швырнула в него отравленным дротиком.
Пока я дрался, она переоделась в униформу, вернулась, чтобы отомстить, и умерла. Нет, я никогда не пойму женскую логику, подумал Мицухидэ.
Он шагнул к лестнице, но тут потолок комнаты разверзся, и на него обрушился черный вихрь, неистово сверкающий клинками.


15

«Мелочи жизни!» - примерно так охарактеризовал бы Акэти Мицухидэ все свои предыдущие схватки, буде его попросили сравнить их с той, в которую он ввязался сейчас! Слишком уж многое сошлось против него: противник, вооруженный лишь парой обычных катан, но владеющий ими почти совершенно, и двигающийся лишь чуть-чуть медленнее его самогО; тесные темные закуты комнат, в которых толком не размахнешься… и - да, завалить троих синоби – это вам не цветочки на икебану срезать! Не то, чтобы он устал, но и мышцы, и разум его уже были не так свежи, как в тот момент, когда он объявил войну клану Фума. (А ведь перед этим еще была потасовка в квартале Камитоба…). А последний ниндзя, - ниндзя за номером пять, – всё это время отсиживался на чердаке, и посему был бодр и полон энтузиазма!
В остервенелой рубиловке они прокатились по всем комнатам, напрочь снеся хлипкие перегородки. Без труда уклоняясь от одних ударов и успешно отражая другие, Акэти вскоре почувствовал: бой ведёт не он – а синоби; и не просто ведёт, но – нарочно строит атаки так, чтобы их было легко отбить, и проводит их в таком ураганном темпе, чтобы легкость эта – не замечалась. Пусть самонадеянный блондинистый юнец – расслабится, возгордится и запляшет послушно, как марионетка на ниточках…
После чего ниточки, безусловно, обрежут. Заодно с сами-понимаете-чьей жизнью.
Подхваченный злостью, Акэти прянул вверх; оттолкнувшись остриями кос, ввинтился стремительно в пролом, оставленный в потолке появлением пятого синоби. Промчался через сумрак чердака к слуховому окну и выбрался на крышу.
Снаружи – капризная сентябрьская погода успела поменяться кардинально. Высокую бирюзу неба затянул бугристо-пепельный полог туч; мелкий, но частый дождь навел блеск на крыши и чистоту на тротуары. Тело синоби-«точильщика», покинутое у входа в лавку, уже исчезло, а разводы крови если и остались, то стали незаметны на потемневших от влаги булыжниках.
В два прыжка (мягкие подошвы сапожков держали на мокрой черепице вполне прилично), Мицухидэ взлетел на конёк крыши. Рассмеялся, радуясь уличному простору после затхло-темного лабиринта лавки. Сыпящая сверху морось - весело жалила лицо и руки бодряще-холодными иголочками; сырой свежий ветер раздул волосы, унося усталость.
Из слухового окна вымахнул пятый синоби. Ни секунды не потратив на то, чтобы оглядеть прилегающие улицы, он уверенно порулил по скату крыши вверх. Точно знал (или предвидел), куда направится его противник.
Акэти поприветствовал синоби беспечным смешком и зазывным взмахом кос. Зрелище полупрозрачных вихрей, которые оставили за собой лезвия, рассекая дождь, наполнило его душу злорадством: ну-с, поглядим, на что способен этот рубака, ежели вытряхнуть его из лабиринта обывательских апартаментов на оперативный простор!
Ниндзя запрыгнул на конёк, но атаковать не спешил. Встал, опустив катаны.
- Чего ждем? Нового года? – Поинтересовался Акэти.
Чёрный силуэт ответил молчанием.
- Ну, коли вы настаиваете… - Осклабился Мицухидэ. И ринулся в атаку.
То ли этот синоби и впрямь насобачился драться в тесных помещениях и на открытом пространстве ощущал себя неуютно; то ли он уже начал уставать… но вот теперь стало ясно, что - коса катане не товарищ! Бешенными взмахами Мицухидэ погнал ниндзю по коньку, как рассерженная хозяйка гонит полотенцем нашкодившего кота из кухни. Весь свой азарт и всю свою ярость он выплеснул в этом неукротимом продвижении. Ниндзя доблестно парировал его удары, - но энергия соударений была такова, что каждый раз его откидывало назад на несколько шагов.
В конце концов Акэти сломал ему одну из катан, а затем зацепил за бедро и скинул вниз. Кубарем прокатившись по крыше, синоби остановился лишь у карниза. Метнул в противника оставшийся у него в руке эфес, а следом за ним – отправил тройку узеньких, точно дротики, ножей.
Акэти картинно отбил эфес, расхохотавшись при этом презрительно: ты бы, мужик, еще бутылкой в меня кинул! Натурально, пойдя на поводу у желания порисоваться, ножи он пропустил... вернее – почти пропустил. От одного – успел прикрыться косой; второй попал в запястье руки, но наткнулся на наручь и отлетел в сторону. Третий – чиркнул по боку, рассек дзюбан и кожу, но до мышц не добрался. Твердым ребром наручи Акэти лихорадочно потер рану: если на ноже был яд – пусть выйдет побольше крови, авось отравы поубавится.
Оттолкнувшись здоровой ногой, синоби прянул вверх. Оставшуюся катану он сжимал в руке, предельно вытянутой: ни дать ни взять, живое копье, устремленное прямо в живот противника. Мицухидэ едва успел скрестить косы перед собой. Сошедшимися их древками он прочно поймал клинок, а затем со всей силы свёл косы, будто лезвия ножниц. Вспомогательные их лезвия, растущие в сторону, противоположную главным, вонзились в бока ниндзя, дробя ребра и пропарывая легкие.
Чудом не переломанная древками катана скатилась вниз и залегла в водосточном желобе. Синоби медленно оползал следом – ничком; спина его подрагивала в последних отчаянных вдохах.
Мицухидэ выпрямился. Устало подперся косами. Запрокинул голову, подставив лицо прохладно-ласковому щекоту дождя. Дождь шел беззвучно: после лязга стали и хриплых криков тишина казалась всепоглощающей, ватно-плотной.
Щелчок металла о металл прозвучал в сыром воздухе неожиданно звонко. Акэти обернулся.
Шестой ниндзя, - отсутствовавший в начале боя, и оттого легкомысленно не учтённый Акэти в переписи вражеского населения, - стоял за его спиной. Пистолет в его руке смотрел Акэти точно в грудь. Чёрная материя куртки синоби была напитана водой и прилипла к телу. Он явно прождал тут не одну минуту, и даже не пять. Возможно, наблюдал за кончиной своего товарища, прикидывая, когда и куда всадить пулю в его убийцу.
Как ни странно, но, взглянув в чёрный глаз пистолетного дула, Мицухидэ не испытал страха, - равно как и надежды… или - вообще желания драться! Ситуация была слишком очевидна: между ним и стрелком – не более дюжины шагов. Доспехов на нем нет. Увернуться – не успеть. Выжить – невозможно. Что ж… по крайней мере, он умрет молодым и красивым, после кровопролитной битвы, которую он вёл достойно, и в которой почти победил…
Грянул выстрел. Синоби опустил ствол, постоял пару секунд, словно прикидывал, нужен ли контрольный. Затем - пальцы его разжались; выроненный пистолет заскользил вниз по крыше. Синоби покачнулся, завалился вбок и последовал за своим оружием. Ополз до половины ската и остался так лежать: черная горка тряпья на черной черепице.
Ода, сидевший на свесе соседней крыши, вбросил свой пистолет в плечевую кобуру, скрытую складками дзюбана.
Мицухидэ перевел дыхание. Точным движением совершенно не дрожащих рук закинул косы в наспинные ножны. Вежливо поклонился своему даймё. Тот ответил кивком. Внизу по улице накатывали командные выкрики: киотские стражники - таки вспомнили, за что получают жалованье, и с благоразумной неторопливостью шествовали к месту происшествия (дабы разобраться как следует и наказать кого попало). Нобунага в сторону выкриков - недовольно дёрнул бровью.
- Валим отсюда. – Скомандовал он своему вассалу и двинулся прочь - не снизойдя до тротуара, но перебегая и перепрыгивая с крыши на крышу как заправский кот.
Стараясь не отставать, Акэти последовал за ним.


16

Серая пелена туч уползала на восток. Косые лучи солнца зажигали золотые блики в лужах. От обсыхающих тротуаров поднималось влажное тепло.
Улицы Киото, в первой половине дня поражавшие своим оживлением, теперь и вовсе кипели: день клонился к вечеру, и к трудящемуся люду прибавились праздные гуляки. Но даже в этой сутолоке люди ухитрялись уступать дорогу двум самураям, шагавшим плечом к плечу и занявшим почти весь узенький тротуар. Первый из самураев, одетый тёмно и неброско, воплощал собой традиционную японскую сдержанность, зато второй, – шокирующий публику сверкающе-белыми волосами и пронзительно-лиловыми хакама, - аж светился, скользя поверх толпы взглядом надменно-победительным.
Женщины чуют сорвиголов безошибочно, как кошка чует мышь. Большой, сверкающий лаком и позолотой паланкин, влекомый четырьмя дюжими носильщиками, резко вильнул к тротуару (нагло подрезав при этом груженную бревнами повозку и приличного вида экипаж, запряженный волами). Небольшое время он следовал параллельным с Одой и Акэти курсом. Затем шторка в окошке паланкина качнулась, явив холёную женскую руку. Рука выронила расписной гребень, которым обычно украшают прическу; мерцая перламутром, гребень приземлился на тротуаре прямо перед носками сапожков Акэти. Паланкин невозмутимо поплыл дальше.
- Ёлы-палы, – сказал Ода, невинно глядя в пространство, - а мою скромную особу - хоть бы когда кто веником огрел, что ли... Мицухидэ, чего застыл? Верни даме ее аксессуар!
Подняв гребень, Акэти в несколько широких шагов нагнал паланкин, костяшками пальцев легонько стукнул в дверцу:
- Госпожа, вы обронили…
Сумрачное нутро паланкина открылось перед ним, как створки раковины; повеяло эфемерными ароматами цветов, духов и шелка. Жемчужно-нежное девичье лицо улыбнулось Мицухидэ невинно и всезнающе. Вычурная прическа обитательницы паланкина воинственно топорщилась восемью позолоченными канзаси, знаменуя ее статус: не гейша, но – тайю, элита среди столичных «доступных женщин»… доступных тому, чья бесконечная родословная органично дополнена бездонным кошельком! Золотом мерцало и сплетение трав на карминном фоне ее одежд, и массивный узел оби, завязанного спереди. Лишь на концах канзаси простенько лиловели (в соответствии с сезоном) грозди китайских колокольчиков – таких же самых кикё, что и на гербе рода Акэти. Мицухидэ, однако, этого совпадения не оценил – слишком уж велико было ошеломление! Привыкший, что женщины слетаются на его изысканную внешность с послушанием мотыльков, пляшущих вокруг фонаря, юноша сейчас попал в обратную ситуацию: не он выбирал, а – его выбрали. Царица цветов и ив, роскошная и недоступная, снизошла до молоденького, никому не известного вояки…
Глаза тайю, подведенные алым, смотрели на Акэти не только с любопытством, но и - с вызовом: что, грозный воин, робеешь перед слабой женщиной? Покручивая гребень в маленьких пальцах (Мицухидэ даже не заметил, как и когда украшение перекочевало к ее владелице), тайю легонько повела головой, словно приглашая своего сегодняшнего избранника устроиться рядышком, на вышитых подушках, - благо места было предостаточно даже с учетом Акэтиного роста и вооружения. Паланкин явно предназначался для парных поездок (а носильщики, судя по мышцам, бугрящимися под короткими кимоно, без малейшего напряга снесли бы и более весомого «гостя», чем мальчишка, которого ветром не сдувает лишь благодаря железным наплечникам!)…
…Скрепя сердце (и – не сдержав разочарованного вздоха), Мицухидэ отвесил тайю поклон, задвинул дверцу паланкина и вернулся к Оде. Любовь любовью, но… со службы-то его никто не отпускал!
Носильщики замаршировали далее, но не прошли и дюжины шагов, когда из заднего окна паланкина вновь выскользнула рука тайю, и, размахнувшись яростно, метнула несчастный гребень так, что тот угодил Акэти прямо в грудь. Неловко действуя некстати одеревеневшими руками, парень едва успел поймать безделушку по второму разу.
- Мицухидэ, по-моему, эта девушка тебе на что-то намекает! – Многозначительно хмыкнул Нобунага.
Стиснув гребень в кулаке, Акэти метнулся за паланкином. Спохватился, шарахнулся назад, обернулся к своему даймё. Лицо юноши выразило такую отчаянную мольбу, что Ода не выдержал, и рассмеялся:
- Ладно, двигай уже! Будем считать, что на сегодня твой рабочий день закончен!
Восторженно пискнув нечто благодарное, Акэти ринулся догонять тайю.
- Только не забудь, что тебе еще надо к Сайто! – Рявкнул Нобунага ему вслед.


17

Оторвавшись от веток, пятипалые листья кленов продолжали гореть алым лишь на чистенькой мостовой центральных улиц. В закоулках квартала Камитоба, раскисших после дождя, листья ложились в грязь – и угасали в ней, точно угли.
Расцвеченная листьями слякоть аппетитно чавкала под подошвами простых иезуитских сандалий. Дайдзиро-хоси был мало озабочен сыростью: вопреки орденскому уставу он дополнил европейский свой костюм – японскими носками-таби (благо под подолом сутаны не видно!). Монах шагал размеренно, и даже выстрел, грохнувший поблизости, не заставил его сбиться с шага. Невозмутимо прошествовал он до конца переулка и укоризненно воззрился на вытарчивавшую по-над глинобитной стеной купу деревьев:
- Ода-ко!.. Опять вы тревожите стражу и соседей, изничтожая божьих пташек?
Ответом монаху грянул второй выстрел, - так же, как и первый, он сопроводился всполохом крыльев, взрывом черных перьев и истошным карканьем. Ода, поигрывая пистолетом, явился в прогале ветвей, перемахнул на крытый черепицей шатровый верх стены, и там уселся, непринужденно свесив ноги на улицу:
- Ну, во-первых, где вы тут увидали «пташек», отче? Это же ворОны! Разносчики грязи, заразы и чужих побрякушек! А во-вторых… нет, я конечно могу выполнять пристрелку и на людях. Но – не днем. И не здесь.
- Убедили, Ода-ко! – Миролюбиво поклонился монах (хотя, стоя у подножья стены, он и без того взирал сейчас на своего духовного сына снизу вверх). – Надеюсь, ваше новое оружие стоило наших хлопот?
- Вполне… - Ответил Нобунага. Крутанув пистолет на пальце, он раздумчиво воззрился на пестрые кроны кленов (и - на многоярусные крыши дворянских замков, паривших над ними). Дайдзиро-хоси деликатно поправил кругленькие свои очки (и без того восседавшие на сочном его носу идеально-плотно):
- Бьюсь обо всю казну Ватикана, вам не терпится опробовать его на птицах иного рода, - не совсем божьих…
Ода отозвался не сразу. Какие-то секунды он еще щурился вдаль, как если бы в вечерне-розовом мареве силился прочесть свою судьбу.
- Терпение, отче. – Сказал он наконец. – Доберемся и до стервятников!
Гибко соскользнув со стены, он приземлился рядом с монахом.
-Позвольте выразить искреннее восхищение объективностью ваших осведомителей, отче. А мы-то думали, что про мальчишку врали. Кацу даже забился с Фуриюки на два пузыря сакэ, дескать - невозможно рубиться с такими ковыряльниками в обеих руках! Проспорил, сердяга…
Дайдзиро-хоси отвесил очередной поклон:
- Сочувствую ущербу Кацу-сана, но радуюсь, что смог принести пользу вам и вашему делу, сын мой. Имея при себе бойца такого класса, вооруженные покушения вам определенно не страшны! Если, конечно, Сайто-доно не вышлет всю свою армию…
Ода аккуратно убрал пистолет за пазуху дзюбана.
- Вряд ли Сайто станет так рисковать. Будем считать, что одной головной болью у меня стало меньше.
- Но не стоит забывать, что чужая душа - всегда остается для нас потёмками, даже и на исповеди. - Дайдзиро-хоси нервно перебросил в пальцах чётки. – Я уже сейчас ясно вижу в этом молодом человеке инициативность, находчивость, упорство и честолюбие; но качества эти – обоюдоостры как наш европейский меч, а не японская катана... Степень же его преданности вашим замыслам мы сможем оценить не сегодня, и не завтра…
- Время покажет, отче! – Хмыкнул Нобунага. – Покамест я рад уже тому, что эти косы будут кромсать моих врагов, а не союзников. Идемте, перехватим что ли этого охламона, пока он не успел вляпаться в очередной подвиг! Надеюсь, он уже развязался с Сайто; даже моя сверхстойкая психика не вынесет трех разборок за один день!


18

Сухой лик Сайто Досана излучал спокойствие, но пальцы князя безжалостно сгибали и перекручивали тонкие перламутровые планочки дорогого веера.

Этот мир земной -
Отраженное в зеркале
Марево теней… - Произнес князь (5).

Есть, но не скажешь, что есть.
Нет, но не скажешь, что нет. - Сдержанно отозвался молодой голос с противоположного конца приемного зала. В нарушение обычаев владелец голоса стоял, опустившись на одно колено, а не на оба. Аналогично и голова его была склонена не в соответствии с этикетом, а - ровно настолько, чтобы серебряно-светлые пряди волос, шелковисто спадающие вдоль нежных щек, не скрывали от любопытствующих взоров изящный, слегка востроносый профиль.
Да! Акэти Мицухидэ таки добрался сегодня до княжьего дворца, и получил возможность лично засвидетельствовать свое почтение многоуважаемому Сайто-ко. Правда, опоздал он при этом на полдня, и попал под самый конец приема, но – его же счастье! Явись он пораньше – и не исключено, что суровый князь Сайто оказался бы настолько неспособен сдержать гнев, что поприветствовал бы двоюродного племянника с жёниной стороны – катаной по шее (в результате чего Эпоха смут утратила бы немалую часть своего смутьянства, а мне стало бы не о ком писать!). Но - за окнами вечерело; князь за день перегорел, и худо-бедно взял себя в руки…
…хотя, сказать по правде, ему и сейчас более всего на свете хотелось - плетью отхлестать как минимум до полусмерти этого негодяя, этого проходимца, этого висельника, этого… эту змеюку белобрысую!!!
Он-то ждал, что в Киото из Мино прибудет - нежная фиалка мужского пола; существо болезненное и чувствительное, отроду не державшее в руках ничего острее кисти и тяжелее листка бумаги; погрязшая в книгах и гравюрах безвольная натура, которой можно будет вертеть как хотеть! И в рачительности своей князь Сайто давно взлелеял хозяйственные намерения касаемо своего никчемного племянничка! А именно: женить его на недавно овдовевшей сестре князя Мацунаги, дабы понадежней прибрать к рукам этого барахольщика! Ну и что, что жениху всего 17 лет? – самый подходящий возраст для брака! А что до того, что он здоровьем слаб, всё детство-де проболел, - так оно и к лучшему: в семейной жизни недолго промучается!
Вот какой хитрый план измыслил коварный князь Сайто по поводу прибывшего в Киото «груза» (вы, конечно, уже догадались, что в утреннем донесении синоби речь шла вовсе не о том ящичке, который Ода Нобунага унес из иезуитской миссии, но - о «грузе» живом, беловолосом и сероглазом!). И что же теперь он имеет по факту? – а то, что в столицу нагрянул гибрид психопата с головорезом! Льет кровь как воду, и лыбится при этом, словно пьет сакэ! Девять трупов за один день, - девять, вы только подумайте, и из них пятеро - синоби из клана Фума! А первый день в столице – и уже пьянствует с этими клятыми христианами?! А возмутительные грабежи, которые он учинял над благородными молодыми людьми в пути по Токайдо?! (Кое-кто из нарвавшихся на Акэти представителей золотой молодежи, доковыляв до Киото, имел глупость не только озвучить свой позор родным, но и нажаловаться в полицию.)
И что самое обидное – ведь Фуму Котаро, поставлявшего князю информацию, ни в чем и не упрекнёшь! Племянничек-то впрямь – и красив, и грациозен, и интеллигентен, и образован по самое не балуйся... Но по какой-то причине Фума «забыл» упомянуть, что Акэти Мицухидэ помимо вышеперечисленных достоинств - еще вертит полупудовыми боевыми косами как нунчаками, пьет всё, что горит, всегда бьет первым, не боится ни ками, ни ёкаев, и ни в грош не ставит ничье мнение кроме собственного! Вот скажите, и как теперь жить на белом свете?!..
…Итак, князя Сайто терзали племяннико-убийственные желания. Желания усугублялись тем, что встреча его с Акэти проходила на публике: по сторонам зала чинно восседало приличествующее количество вассалов. По сей причине он не имел возможности даже обругать этого гаденыша с достойной многоэтажностью! Что люди потом скажут? – что Сайто Досан выбился из грязи в князи, но в плане манер своих – так грязью и пребывает?!
Вот и оставалось несчастному Сайто-ко выражать бледную тень переполнявших его эмоций, с многозначительной интонацией цитируя древние танка. Цитирование не приносило князю ни малейшего удовлетворения, ибо он прекрасно понимал: игрой в каруту – племянничка не устыдить, в знании стихов этот поганец по-любому его обскачет...
С неимоверными усилиями поборов гневную дрожь в челюстях, князь таки соизволил повернуться лицом к причине его терзаний.
Акэти Мицухидэ выглядел так, как если бы его выдернули из самого разгара решающей битвы за Японию! Седые волосы его беспорядочно рассыпались по спине и плечам. На голых, демонстративно незащищенных предплечьях темнели синяки и ссадины. Левый наплечник украшала свежая засечка от контакта с вражьим клинком. Лезвия кос покрывали бледно-бурые пятна наспех отчищенной крови. И при этом – на морде племяша под маской почтения сквозило такое беспардонное довольство собой и своим образом жизни, что князя опять перекосило, и на лбу у него сильно и гневно запульсировала жила:
- Более 30 глав включают в себя бессмертные «Кодзики», живописующие достославные деяния наших предков. Сколько глав понадобится протоколистам нашего времени, дабы охватить все ваши преступления?!
- Даже самый неточный ответ лежит за пределами убогой моей эрудиции, ибо оценка занятости тюремного персонала не входит в мои никчемные обязанности, досточтимый Сайто-ко. Но что сможет удержать руку писателя, кроме холода в сердце, остывшем к избранной теме? – Культурно ответствовал Акэти. Однако во взгляде юноши за смиренно полуопущенными ресницами - сверкнула така-а-а-я ехидца! Не только присутствующие аристократы, собаку съевшие на извлечении из придворной «вежливой речи» ее истинного смысла, но и сам Сайто-ко без переводчика понял, что хотел сказать его беспутный родич: да поровну мне на ваших борзописцев; пущай катают, пока не осточертеет!
Кадык на шее князя дернулся, как если бы тот сглотнул большую горькую таблетку (или – собственную желчь). Поморщившись, Сайто продолжил психическую атаку:
- Драки, убийства, пьянство, разбой… - Перечисляя Акэтины грехи, он с трудом сдерживал неуместный порыв отбивать такт веером. – Нечего сказать, прелестное начало карьеры для молодого человека столь скромного происхождения! Вам никогда не приходило в голову, что при ограниченности ваших связей – подобная наглость заведет вас не в палаты сёгуна, а на казнь?!
Вот теперь, когда была уязвлена не только его личная, но и семейная гордость, ресницы Мицухидэ порхнули вверх. Взгляд юноши уперся в желтоватое от стародавнего загара лицо Сайто:
- Сколь ревниво вы печётесь о моей участи, досточтимый Сайто-ко. Но позвольте успокоить вас: после лесного пожара на пепелище первыми пробиваются – не деревья, а травы… Простые лесные травы и цветы: вереск, кипрей… колокольчики…
И в современной-то Японии геральдика – это святое; что уж говорить об Эпохе смут, когда военные союзы перекраивались ежедень, и неспособность опознать герб на нобори встречного отряда могла стоить человеку жизни? То, что доспехи клана Акэти несли на себе именно рисунок колокольчика, прекрасно знали все присутствующие. Зал лихорадочно зашушукался: на что мальчишка намекает?! А может – это уже не намек, а угроза?!
Учитывая поэтичность Акэтиного высказывания, очень к месту пришлась бы очередная танка; но князь, как назло, не мог ничего припомнить даже о столь красочном событии, как пожар (не говоря уж про такую ерунду, как колокольчики). Поэтому он продолжил выражаться прозой:
- Колокольчики, к вашему сведенью, растут не только в лесу! Но еще и на кладбищах! Советую вам на досуге прогуляться по Киотским погостам, - коли уж вы взялись копать могилу вашему честному имени! Хлещете спиртное с гайдзинскими проходимцами, ввязываетесь во все встречные драки, прыгаете в объятия каждой встречной девки…
- Она сама предложила. Они первые начали. Я был трезв как колодезная вода.
Мицухидэ отразил обвинения князя быстро и четко (хоть и в обратном порядке), словно удары клинка парировал. Шушуканье в зале – нарастало: народ оценил отсутствие в его ответе «вежливых форм», и ринулся гадать: наследник клана Акэти – и впрямь вознамерился довести почтеннейшего Сайто-ко до белого каления (а себя – до сэппуку), или – просто двинулся умом, и не соображает, что несёт??
- Побоище с синоби вы учинили, тоже находясь в здравом уме и твердой памяти?!
- Вы так прекрасно обо всем осведомлены, досточтимый Сайто-ко.
- Ваша гнусная слава опережает вас!
- Зато синоби от меня отстали!
- Синоби - не пристают к честным людям, преданно служащим своему господину! Их внимание к вам - свидетельство вашей непорядочности, неблагонадежности, а также – легкомыслия! Благодаря которому вы, едва явившись в Киото, несомненно влипли в очередную преступную авантюру! Но грязные переулки не выведут вас ко дворцу микадо!
- Смотря с кем по этим переулкам шагать.
С шумом выдохнув, Сайто-ко отвернулся к окну (у него иссякли душевные силы наблюдать этот белобрысый позор семьи). Хрустнул веером, едва не переломив хрупкую безделушку пополам. И, не скрывая более угрюмую злость в голосе, произнес:

К вершинам горным
Проложен путь извилистый -
Не розами, а шипами!

И тут Акэти Мицухидэ ухитрился в очередной раз за свой первый день в Киото сразить аудиторию наповал, причем сейчас – до своих чудовищных кос ему даже дотрагиваться не понадобилось!
Звонкий, почти ликующий в дерзком вызове, молодой голос раскатился по княжьим покоям:

Отвечаю: да будь что будет!
Дождь так дождь, ветер так ветер!

По собранию пронесся испуганный гул: танка, начатая Сайто-ко, оканчивалась совсем не так! «Будь осторожен, странник / Мечтая о высотах» - вот что там на самом деле говорилось! Вполне недвусмысленное предупреждение юному хаму, чересчур возомнившему о себе!
Но хам по-хамски отринул правила игры и бесстрашно выдал свой вариант ответа. Будто в ухоженный, сияющий паркет - всадил с маху иззубренную в боях катану, и оставил так торчать. Коротко и ясно дал князю понять, куда он может идти со своими поучениями (а присутствующим – как высоко он ценит их авторитетное мнение).
В пальцах Сайто-ко – жалобно треснул веер, окончательно уничтоженный.
- Не вижу смысла вас более удерживать. – Сказал князь. Фраза «Попрощайся с карьерой!» не была озвучена, но явственно прочлась в железобетонном его голосе.
- Не дозволите ли повидаться с Китё-сан? – Спросил Акэти (нейтрально-вежливо; но угол его длинного рта уже неудержимо ехал на сторону в усмешке).
- Сие излишне. – Отрезал князь. Обломки веера полетели на пол.
- Честью было увидеть вас, досточтимый Сайто-ко! – Отвесив князю поклон, Акэти покинул зал.
Князь дернул бровью – и все присутствующие дружно и молчком выкатились в боковые двери.
Оставшись один, Сайто Досан перешагнул через останки веера и вышел на террасу. Ветерок сочувственно овеял прохладой его разгоряченное чело. Облокотившись на перила, князь устремил свой взор на сияющий огнями Киото, пытаясь в красотах городского пейзажа найти утешение оскорбленной своей душе…
Но дивный город Киото - отнюдь не забыл князю пренебрежения, выказанного его красоте нынешним утром; и отомстил жестоко!
Повинуясь ступенчатому рисунку городских крыш, взор князя соскользнул с общей панорамы – на площадь у подножья замка. Время было не позднее, и народ сновал по ней обильно, но князь тут же заметил долговязую белоголовую фигуру Акэти… а рядом с ней – другую фигуру, брюнетистую, но столь же прогонистую, и куда более возмутительную, нежели скандальный ронин из провинции Мино! Ода Сабуро Кадзусаноскэ Нобунага Овари-но-Уцукэ, Придурок-из-Овари, так нагло и самоуверенно раскачивающий обветшалую (но вполне уютную для князей-стервятников) лодку режима сёгуна Асикаги! До вознесенной над площадью террасы голоса Оды и Акэти не долетали, но, судя по жестам – парни вовсю обсуждали Акэтину аудиенцию, и ржали при этом, как кони!
Причина вопиющего поведения племянника окончательно прояснилась. Страдальчески заломив седые брови, князь Сайто Досан покинул террасу.
- Спелись, м-м-мерзавцы! – Желчно процедил он сквозь зубы.

19

Температура воды в ванне скатилась до почти комнатной, - но Мицухидэ, вопреки технике безопасности погрузившись до самого подбородка, упрямо продолжал наслаждаться уходящим теплом. В бытность свою ронином он вволю настрадался в аду общественных бань, дравших за шайку кипятка как за бутылку сакэ. А шаек этих ему на одни только волосы требовалось ого-го сколько… И вот наконец-то – первая награда от его сюзерена! Горячей воды хоть залейся; цветочное мыло; губка – НАСТОЯЩАЯ морская губка, а не копеечная мочалка-люффа… все блага цивилизации!
Из ванны он выбрался, лишь когда мурашки поскакали по коже. Дольше, чем обычно, отжимал волосы и растирался полотенцем: сегодняшний вечер был вечером честно и доблестно заслуженного отдыха.
Замотавшись в дешевенькое синее юката (и дав себе слово завтра же сменить это позорище на нечто, достойное его нынешнего статуса), Мицухидэ поднялся на второй, «господский» этаж. Дом, который Ода снимал в дебрях квартала Камитоба, был невелик, но и штат Нобунага содержал скромный. Явление Акэти не заставило небольшую его свиту потесниться.
Проходя через просторное, не разграниченное сёдзи пространство второго этажа, Мицухидэ удовлетворенно покосился на свое спальное место: настоящий шерстяной футон - толстый, мягкий и теплый, словно почтенная домашняя кошка, до предела заласканная и закормленная любящими домочадцами. Футон манил, но – перед Мицухидэ еще стояла последняя задача: увериться, что Ода на сегодня не нуждается в его услугах, и получить официальное разрешение отойти на боковую.
Нобунага сидел на террасе, в очередной раз перечитывая мучившее его письмо. Огня он не зажег: света луны (а также звёзд, тесно ее обступивших) хватало, дабы разобрать текст. Впрочем, там и читать-то было нечего…
Скрипнули сёдзи. Ода убрал письмо в рукав и скосил глаза: в дверном проеме застыл его новообретенный вассал. И в шипастых-то наплечниках, дополненных широкими хакама, он выглядел чересчур худым, а сейчас, в одном юката, - был и вовсе тоньше тростинки.
- Я вам еще нужен, Нобунага-ко? – Застенчиво спросила «тростинка».
- Нет. Благодарю за службу, Мицухидэ… и - ложись-ка спать! Под меня не подстраивайся; я под настроение могу и до вторых петухов просидеть.
- Доброй ночи, Нобунага-ко.
- И тебе.
С чувством выполненного долга Мицухидэ задвинул сёдзи. Повалился на футон – с неимоверным трудом удержавшись от неподобающего его нынешнему статусу восторженного стона: о, японские боги! Как же это здорово: спать в мягкой постели, а не на жалких циновках! И - какое же это облегчение, когда не надо на сон грядущий терзаться размышлениями, на какие шиши он будет выживать завтра…
Акэти закрыл глаза. Вместо темноты под веками он увидел красноватый сумрак (ночами уже холодало, и в комнате разожгли хибати); лица, встреченные нынешним днем, закружились в этом сумраке хороводом, в ушах отдавались обрывки услышанных фраз: перегруженный впечатлениями разум торопился разложить всё по полочкам.
Потом он услыхал, как скрипнули сёдзи. Беззвучными толчками отдались шаги по устланному циновками полу. Что-то тихонько стукнуло подле него, и сумрак под веками сменился темнотой: Ода, вернувшись с террасы, развернул ширму так, чтобы заслонить своего вассала от света.
Призрачные лица одно за другим быстро растаяли в этой тьме; а затем и он сам, Акэти Мицухидэ, канул в теплую бездну крепкого юного сна. Так кувшинка забирает на ночь под воду свой длинностебельчатый цветок, чтобы утром вновь вернуть его белоснежную коронку на зеркало озера.
Нобунага подсел к низенькому столу. Из вделанного под столешницей ящика извлек сегодняшнюю посылку: шкатулку, обтянутую сафьяном. Внутри неё, прочно уловленные в бархатные выступы, лежали два парных пистолета. Не очень большие, но сдержанные в линиях и лишенные украшений, они годились как под мужскую, так и под женскую руку.
Вынимать пистолеты Ода не стал, - давеча в саду он опробовал их на паре особо наглых ворон и убедился, что новое приобретение бьет без осечек и точно в цель. Кончиками пальцев огладил изгибы дерева и металла, обманчиво-безобидные в своей плавности. Безупречно продуманная четкость линий, успокоительная твердость стали – наполняли душу уверенностью. Гробовой уверенностью пули, которая уже мчится к цели, не в силах что-либо изменить.
Нобунага убрал шкатулку. Сунулся было в рукав за письмом – но опасливо скосился на ширму. Поднялся; неслышно ступая по татами, подошел и заглянул за нее:
Натурально, мальчишка уже дрых как убитый, разметав несуразно-длинные белые свои волосы и несуразно-худые белые руки. Даже в густой тени, падающей от ширмы, Ода различал, как мечутся глаза Мицухидэ под сомкнутыми веками: его юный вассал то ли заново просматривал свои сегодняшние подвиги, то ли наблюдал грядущие, еще более внушительные…
Успокоенный, Ода вернулся к хибати. Достал письмо; в сотый раз заскользил глазами по строкам.
Печальное это было послание: на простой бумаге, с крошащейся печатью из дешевого бурого сургуча. Не содержало оно стихов, - ни своих, ни чужих; ни сухих цветов, ни прядки волос. Почерком женским, мелким, но корявым, будто бумагу держали не на столе, а на колене, письмо сообщало:
«Всё сияние моей красоты не способно затмить солнечный зайчик на острие сэтто (6). Ты сделал свой выбор. Я тоже сделала. Не ходи за мной больше. Хватит.»
Подпись отсутствовала… впрочем, это было в порядке вещей. Эта женщина никогда не ставила свое имя в письмах к нему.
Медленно, будто вынимая кинжал для сэппуку, Ода Нобунага простер руку вперед. Письмо покорно легло на пунцовые угли хибати. Тонкая дешевая бумага тут же почернела и свернулась клочьями. Выбор – так выбор. Сделан – так сделан. Не о чем больше и говорить.

Они-кис-кис, 2013-2016

___


(1) «Пусть вас не смущает то, что большинство из них не пользуется фамилиями» - то есть, являются не самураями, а простолюдинами.

(2) «Смотритель императорского зонтика, подаватель стакана воды по утрам… или, к примеру, хранитель тапочек!» - Первые две должности существовали в действительности; третья изобретена автором фика по аналогии с ними

(3) «…выводить кровавые иероглифы на пергаменте, и под восторги родичей давиться вином, смешанным с пеплом» - вполне реальные подробности самурайской клятвы.

(4) «И я клянусь быть полезным вам - всегда и во всём» - Акэти озвучивает начало (а Ода в следующем абзаце кратко пересказывает окончание) действительного текста клятвы из «Хагакурэ Бусидо».

(5) «Этот мир земной - отраженное в зеркале марево теней… - Произнес князь.» - Разумеется, стихи здесь и далее писали не маленькая глупая кошка-автор, но почтенные японские поэты: Минамото Санэтомо, Готоба-ин, и Рёкан.

(6) сэтто – церемониальный меч сёгуна. Император вручает его новоиспеченному сёгуну в знак власти над всей военной мощью Японии. Учитывая, что Ода стремится объединить «воюющие провинции» под командованием себя, любимого, - сэтто далеко не последняя по значению реликвия, которую он намерен заполучить.