Название: Moon Scars
Автор: Clio S.S
Перевод: Sienme
Бета: morlot
Фендом: Sengoku Basara
Размер: макси
Персонажи: Катакура Кодзюро, Датэ Масамунэ
Жанр: джен
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: ООС
Глава 1. Встреча
Глава 2. Старые и новые знакомые
Он сел на скамью под яблоней, ветви которой были унизаны почти спелыми плодами. “Скоро уже придет время собирать урожай”, - отметил он задумчиво, разглядывая пару длиннохвостых синиц в гнезде. Оттуда прозвучал тихий писк, и Кагэцуна понял, что над его головой расположилась целая птичья семья. Он задумался.
Он был уверен, что скоро придет его время покинуть гнездо. Конечно, фактически он не жил дома с семи лет, но теперь он вкладывал это новый смысл - начать взрослую жизнь. Зимой ему исполнится пятнадцать, и это действительно казалось последним рубежом. Большинство его ровесников уже прошли через гэмпуку1 и стали взрослыми. С какой же целью отец отправил его снова учиться? Он должен знать, что Кагэцуна уже устал ждать, когда его признают взрослым.
Или, быть может… Кагэцуна почувствовал, как холодок пробежал по позвоночнику. Вдруг отец решил, что он еще слишком глуп, чтобы стать самураем? Он сглотнул. Родители несут ответственность за то, чтобы вырастить новое, достойное поколение. Так что, возможно, отец считал, что Кагэцуне следует продолжать обучение? В конце концов, разве он как-то доказал отцу, что он уже взрослый? Когда он не работал в полях и не медитировал в храме, он бездельничал, тренировался с мечом или выслеживал местных ниндзя в лесу. Неудивительно, что отец посчитал, что он еще ребенок. И в самом деле, чем дольше Кагэцуна думал об этом, тем больше он соглашался с отцом. Возможно, пройдет еще много лет, прежде чем он оправдает надежды отца и повзрослеет… Много долгих лет…
Он тряхнул головой и похлопал себя по щекам, чтобы придти в себя. Определенно, он слишком погрузился в мрачные видения будущего. “Никто не становится полностью взрослым сразу после гэмпуку”, - осознал он. И вправду, гэмпуку было всего лишь первым шагом к настоящему взрослению. Самурай должен совершенствовать себя каждый день, и когда человека официально признали взрослым, совершенствовать себя сложнее, потому что рядом больше нет наставника, и приходится учиться у самой жизни, напрямую. Таким образом, ему следует ценить возможность оставаться при настоятеле Косае и усердно трудиться. С другой стороны, если церемония гэмпуку была скорее формальностью, чем истинным преображением из мальчика в мужчину, что же останавливало отца…
Нет. Если он продолжит думать об этом, он так и блуждать по кругу, неспособный принять решение. Надо всего лишь терпеливо ждать, и это он может. Если занять чем-то свой ум, время пройдет быстро… и, прежде чем он опомнится, два меча уже будут висеть у него на поясе.
Кагэцуну отвлек от раздумий щебет длиннохвостых синиц, которые кружили прямо над его головой; наконец они улетели добывать корм для своих птенцов. Он посмотрел на небо. Сегодня его лазурь не была омрачена облаками. Кагэцуна прикрыл глаза, вспоминая. Цветы у алтаря его матери всегда были синими, и он никогда не спрашивал, почему. Просто всегда было так. Он не помнил ее – она умерла, когда он был совсем маленьким – и первые годы, проведенные в Ёнэдзаве, тоже стерлись из его памяти. Кагэцуну отвезли в Канэяму к тете, единственному живому родственнику, кроме отца3. В то время отец еще служил семье Датэ и должен был делить свое внимание между военными кампаниями своего господина и сыном, который рос в горной деревне. Кагэцуна помнил, с какой радостью встречал отца в каждый его приезд и как постоянно мечтал стать таким же великим воином. Теперь мечи отца покоились в храме, посвященные духам, в то время как отец с тем же рвением орудовал мотыгой или онусой2. Кагэцуна надеялся, что однажды он унаследует мечи – это было бы величайшей честью для него – но пока он был согласен, что их место в храме.
Он закрыл глаза, когда солнце добралось до кроны яблони и заиграло в листве.
Отец просил освободить его от должности, когда выбрал путь священника. Его просьба была удовлетворена. Он навсегда покинул Ёнэдзаву и поселился в Канэяме, став священником в местном храме (его предшественник уже был в почтенном возрасте). Теперь служить Датэ он отправил своего сына. Кагэцуна хорошо помнил свои первые дни в Замке Ёнэдзава, и, вспоминая теперь об этом времени, он не мог сдержать улыбки. Кагэцуна был серьезным семилетним мальчиком и пытался не падать духом и скрывать свой страх, но вскоре понял, что бояться нечего. Глава клана, господин Тэрумунэ, которому служил Кагэцуна, оказался спокойным и доброжелательным человеком, который пользовался искренним уважением среди своих людей. Кагэцуна не был исключением; вскоре он тоже стал горячо восхищаться своим господином.
Он провел три года в Ёнэдзава-дзё, проникаясь величественным образом жизни самураев и ревностно готовясь к тому, чтобы в будущем стать одним из них. Когда отец отправил его в Дзуйган-дзи, он уезжал с сожалением, покорный воле отца. Он надеялся, что однажды сможет вернуться.
Как же могло произойти, что за последние четыре года он совершенно забыл о самом прекрасном времени своей жизни? Это совершенно не укладывалось в голове.
Звонок храмового колокольчика вернул Кагэцуну к реальности. Было время завтрака. Ранее он предупредил слугу, что будет есть с гостями. Кагэцуна не хотел доставлять другим лишние хлопоты; к тому же, самодостаточность была добродетелью. Он попросил послушника указать ему дорогу и вскоре уже ел в компании пилигримов. Зал был переполнен; очевидно, лето было хорошим временем для паломничества. Наблюдая за остальными из-за чашки с рисом, Кагэцуна понял, что, хотя так много людей собралось при храме, их присутствие совсем не нарушало покой, наполнявший Унган-дзи от ворот до самого сердца храма. Теплый, дружественный гул разговоров оживлял зал, - пилигримы восхищались святилищем, сводов которого наконец достигли.
Кагэцуна осознал, что он привык к этой умиротворяющей атмосфере; интересно, будет ли ему не хватать покоя в будущем? Или, быть может, он будет теперь всегда стремиться к нему? Он задумался, медленно пережёвывая тушеные овощи. Последние четыре года он провел в храме, очень похожем на этот. Он привык к его распорядку и к терпеливой невозмутимости Будды. Иногда Кагэцуне казалось, что он мог бы достичь состояния, подобного камню в реке, мимо которого проносится вода. В такие моменты он чувствовал, что и у него есть свое место в мире, и хотя мир наложил на него свой отпечаток, он оставался собой – слабым перед величием мира. Сосуществование было единственной возможностью: в одиночку у него не было шансов. Он не хотел и пытаться выстоять одному.
Кагэцуна закончил завтрак и вернулся в сад, все еще погруженный в мысли. Чего же он желал на самом деле? “Стать воином и служить своему господину”, - само собой прозвучало в его голове. Ответ был знаком так давно, что он уже давно не задумывался об этом. Служить господину было смыслом жизни самурая; это величайшая честь и желанная обязанность. Даже сейчас, думая об этом в храмовом саду, Кагэцуна чувствовал, как его охватывает предвкушение и как восхищение ярко загорается в нем. Нет, он не сомневался в своем призвании. Примера отца было достаточно. Другие, которых он видел в Ёнэдзаве, не имели особенного значения.
Он облокотился на дерево, вспоминая. Он восхищался всеми из них, не критикуя, не отвергая никого. Он запоминал их гордый взгляд и высоко поднятые головы, их укрепленные тренировками тела, мечи на поясе. В них воплощалось всё, к чему он стремился. Он мечтал однажды стать одним из них и гордиться службой Датэ. Да, теперь Кагэцуна вспомнил. Он не мог даже представить себе, чтобы он посвятил жизнь чему-то другому. Пока он предавался воспоминаниям, неясное чувство охватило его, сильное до боли. Казалось, его детские желания можно было сравнить с маленьким камешком, что катится по дороге; теперь же, когда он вспомнил о своих устремлениях на пороге зрелости, они гремели, подобно горному обвалу.
Казалось, что его детские мечты были подобны маленькому камешку, что катится по дороге, по сравнению с горным обвалом, который сорвался с места, когда он осознал свои устремления теперь, на пороге зрелости.
Он глубоко вдохнул и посмотрел в лазурное небо, пытаясь успокоиться. “Страсть не приводит ни к чему хорошему“, напомнил он себе. Теперь же, вспоминая о самураях Ёнэдзавы с высоты прошедших лет и обретенного опыта, Кагэцуна понимал, что не все из них были идеальны. Тогда он не замечал, не осознавал или не придавал значения некоторым деталям, увлеченный их мечами в лакированных ножнах и величием их шагов. Некоторые из них действительно были воплощением чести, и путь воина, которому они следовали, укреплял их доброе имя и славу их господина. Кагэцуна знал, что он будет всегда помнить эти образы и посвятит свою жизнь попыткам сравниться с ними.
Всё же были и те, для кого заповеди чести были лишь поводом для собственного удовольствия. Надменные, хвастливые, напыщенные, самодовольные. Вероломные, лукавые, способные на любое зло. Они подставляли одних товарищей и льстили другим, добиваясь своего благополучия любыми средствами. Они потакали своим желаниям, забыв о бусидо4, и предавались страстям, не ограничивая себя ни в чем. Они бросали тень не только на свою честь, но и на репутацию своего господина.
Кагэцуна ни за что не желал бы стать таким, как они. Нет, он вовсе не предпочитал слепое, бездумное подчинение правилам. Одной вещи он научился в Дзуйган-дзи – всегда действовать осознанно и нести ответственность за свои действия. Он бы скорее выбрал смерть, чем деяние, недостойное самурая – и он искренне верил в это. Его достоинство зависело от его надежности. И он придерживался мнения, что доверие нужно заслужить; когда его оказывают беспричинно, это избаловывает. И, кроме того… Он не хотел быть пешкой на доске, которая полезна только своим существованием. Он хотел деятельно служить на благо своего господина.
“Кагэцуна”, - предостерег он себя, - “Разве столь самонадеянные мысли не заслуживают порицания?” Он опустил голову; у его ног суетились муравьи. “Каждого правителя окружает множество людей, готовых по первому зову исполнять его волю – более мудрых и опытных, чем ты, Катакура Кагэцуна. Если ты считаешь, что тебе причитается особое внимание – разве не тщеславие говорит в тебе?” Скромность – это добродетель. Но еще важнее то, что мощь правителя складывается из преданных ему людей, готовых служить ему и выполнять его указы. Люди – это фундамент, на котором зиждется власть их правителя. Первый и важнейший принцип самурая – это послушание, которое проявляется в исполнении воли господина. Если бы каждый начал размышлять над своими обязанностями вместо того, чтобы просто выполнять их, то вся система бы рухнула. Потому что система прочна лишь тогда, когда все действуют согласованно.
Нежное пение жаворонка донеслось с высоты. Кагэцуна поднял взгляд к небу снова.
Четыре года он посвятил обучению при храме, и по крайней мере один урок он запомнил крепко - это понимание, что скромность и послушание вовсе не противоречат развитию личности. Каждый человек – ведь всем людям удалось достичь разумной формы и заслужить человеческую инкарнацию, а не влачить существование в форме растения или животного – все люди должны постоянно совершенствовать себя. У каждого есть дар, который ему надлежит развить, так что бездумно ломиться вперед, не оставляя ни мгновения на анализ ситуации, было небрежным отношением к жизни. Катакура Кагэцуна был уверен в одном: он не собирался прожить жизнь бездумно.
В любом случае, это были действительно сложные вопросы. Учитель Сёкэй предложил бы продолжить созерцание, что казалось действительно неплохой идеей. Всегда есть надежда, что он сумеет найти решение, объединив два будто бы взаимоисключающих понятия: абсолютную преданность своему господину и непредвзятость суждений.
Кагэцуна облокотился на ствол яблони и прикрыл глаза. Прежде всего… он должен был «найти» господина, которому он будет служить, и пройти гэмпуку. Пока же он застрял в Унган-дзи, где не было надежды исполнить ни одну из его целей. Он мог бы убедить себя в том, что он терпелив… но после того, как он потратил утро на раздумья о своем будущем, было не так просто снова забыть все надежды и мечты. Медитация определенно была бы не лишней сейчас…
Он уже собирался вернуться в свою комнату, когда заметил Учителя Косая, который показался в саду. Он неторопливо шел по белому песку аллеи, направляясь в сторону Кагэцуны. Это значило, что настоятель не забыл свое обещание вернуться к вчерашнему разговору, который был прерван приближающейся ночью.
Сердце Кагэцуны подпрыгнуло. Он рефлекторно сжал кулаки, смотря, как солнце искрится на простой одежде священника. Неожиданно ему представилось, что с каждым шагом настоятеля приближается и момент, когда будет определено его будущее. Как бы то ни было, именно настоятелю Унган-дзи отец доверил решение его судьбы. Кагэцуна слукавил бы, если б сказал, что эта мысль не тревожила его.
- Доброе утро, Учитель, - он поприветствовал священника, склонив голову и опустив взгляд.
- Пусть защита Будды будет с нами, - ответил Косай. – Я надеюсь, что ты отдохнул и что это священное место очистило твой разум.
Кагэцуна сглотнул. Действительно ли его разум прояснился?.. Скорее, само его появление в храме пробудило бесчисленные вопросы в голове, в то время как в Канэяме – хоть Кагэцуна и оставался там всего два месяца – он чувствовал себя легко и с оптимизмом смотрел в будущее.
- Я осознал, как сложна жизнь, и я надеюсь, что мудрость прольется на меня, - ответил он решительно, поднимая взгляд.
Косай посмотрел на него внимательно:
- Я вижу, что у тебя много вопросов и сомнений, - сказал он прямо.
Кагэцуна покачал головой:
- Я бы не назвал это сомнениями, - ответил он осторожно и добавил с печалью. – Но у меня действительно есть вопросы.
Косай продолжил свою прогулку, жестом предложив Кагэцуне присоединиться.
- Ты требователен к себе, - отметил он задумчиво. – И это похвально. Должно быть, я буду прав, если предположу, что ты ответственно подходишь к любому заданию и усердно трудишься на пути к цели. Ты не ждешь, пока желаемое свалится к тебе в руки; ты хочешь сам заслужить его, - продолжал Косай, и Кагэцуна поражался тому, как легко настоятелю удалось оформить его последние мысли в слова. Он заставил себя промолчать, хотя выслушивать столько комплиментов было неловко.
- И всё же, помни, что некоторые аспекты жизни не подвластны нам, - предупредил его Косай. – Тот, кто полагается только на себя, идет против Будды и его истин, прельщенный путем тщеславия. У каждого человека есть предназначение, которое он должен найти. У каждого есть судьба, которую он должен исполнить. Не старайся успеть всё сразу, - его голос зазвучал мягче. – Жди своего часа. Ничто не происходит случайно. Ты обретешь свою судьбу, когда придет время, - он помолчал немного и продолжил:
- Когда ты рвешься вперед, то не успеваешь разглядеть те возможности, что жизнь предлагает тебе. Но ты не допустишь подобной ошибки, когда твой разум будет спокоен и сконцентрирован.
- Ты учишь меня терпению, - это было скорее утверждением, нежели вопросом. Кагэцуна смотрел на белый песок под ногами. – Я знаю. Я знаю и понимаю это, - он кивнул.
- Но твое сердце не согласно. Оно манит тебя вперед. Оно заставляет тебя постоянно действовать, - с улыбкой предположил Косай.
Кагэцуна уставился на него, остановившись, как вкопанный.
- Учитель, вы невероятно проницательны, - потрясенно и серьезно сказал он. – В нескольких словах вам удалось выразить то, над чем я думал годами. И это всего лишь после краткого разговора!
- Но ты сам пришел к таким же выводам, не так ли? – заметил настоятель с теплотой в голосе. – К тому же, мы говорим об общих законах, которые справедливы для каждого человека. И, кроме того… я тоже был когда-то молодым, - добавил он с задорной искоркой в глазах.
Кагэцуна наконец сдвинулся с места, успокоенный словами настоятеля и воодушевленный его дружеским тоном. Дальше они шли в тишине. Все, что говорил Косай, было верно. Конечно, Кагэцуна хотел верить ему изо всех сил. Сложность была в том, что он считал себя человеком действия, мало склонным рассуждать. Он действительно предпочитал сам контролировать ситуацию. Это давало ему уверенность в себе и помогало выбрать дальнейшее направление. Если бы только…
- Мы пришли, - тихий голос настоятеля прервал его мысли. Косай остановился. Кагэцуна, вернувшись в реальность, поднял голову и моргнул. Они были все еще в саду, в самой глубине его, заросшей цветами. Вокруг порхало множество бабочек. Однако не цветы и не бабочки привлекли его внимание, но сцена, декорациями к которой они служили. Он глубоко вдохнул, изумленный.
Летний сад служил изысканным фоном; однако его красота меркла по сравнению с передним планом. Кагэцуне открылась прекрасная и символичная композиция. Центральное место в ней занимала сидящая на скамье женщина. Её украшенное цаплями кимоно сверкало золотом, ложась изысканными складками. Две черные пряди свободно висели, обрамляя ее лицо; остальные волосы, завязанные в низкий хвост, падали вдоль спины и, кажется, достигали бедер. Глядя на прекрасный овал лица, на темные глаза, горевшие решимостью и верой в себя, Кагэцуна задался вопросом, видел ли он когда-либо подобное совершенство, - однако его разум уже знал ответ. Женщина была молода, едва ли двадцати лет, и в ее красоте еще оставалось что-то детское, но ее манера держать себя, ее взгляды были величественными и полными достоинства. Она слегка наклонилась вперед, внимательно смотря в свиток, лежавший на коленях сидевшего рядом с ней мальчика. Правой рукой она придерживала второго – младшего – ребенка, который играл у ее ног. Сзади стояла девочка-подросток, державшая зонтик над головой госпожи.
Старший мальчик медленно, детским голосом зачитывал писание. Теперь, в ярком дневном свете, он казался идеальным ребенком, воплощением послушания. Было сложно поверить, что лишь вчера его глаза горели и он выглядел таким живым. Сейчас же его волосы были аккуратно расчесаны, его одежды были из тонкой, дорогой ткани. Он сжимал свиток детскими руками и проговаривал его текст с сосредоточенным лицом; быть может, это не было похоже на речь ученого монаха, но в ней было должное величие:
- Бесконечно пространство. Безгранично число разумных существ. Безграничны их карма и заблуждения.
- Пусть мои устремления будут столь же безграничными, - добавил Косай, подходя ближе5.
Кагэцуна вздрогнул, пораженный тем, что настоятель вторгся в эту идиллию. Прекрасная госпожа подняла голову и едва заметно кивнула в знак почтения к священнику. Ее служанка глубоко поклонилась. Старший мальчик встал и тоже склонился перед настоятелем. Младший же смотрел на гостя во все глаза, вцепившись в одежду матери.
- Учитель Косай, - заговорила госпожа, вежливо улыбаясь. – благодарю, что почтили нас своим присутствием.
- Мое сердце радуется при взгляде на вас, - ответил Косай. – Я не мог уйти без приветствия.
Кагэцуна недоверчиво взглянул на настоятеля. У него сложилось впечатление, что Косай пришел именно туда, куда собирался, и это было его целью с самого начала. Кагэцуну смущала лишь мысль о том, зачем настоятель взял с собой его.
- Тогда позволь мне снова благодарить тебя. Ты заботишься о моем сыне и вкладываешь множество сил в его образование, - продолжила госпожа и посмотрела на мальчика, который по-прежнему хранил молчание.
Настоятель Косай улыбнулся:
- Как вы видите, Бонтэнмару сам стремится к знаниям. В столь раннем возрасте он уже знает «Царя Молитв».
Настоятель погладил мальчика по голове и одобрительно кивнул ему. Тот покраснел. Должно быть, его редко хвалили. Кагэцуна хорошо понимал его. Считалось, что комплименты только вредят детям, так что родители – не говоря уже о других взрослых – довольно редко баловали их. Госпожа погладила волосы младшего:
- Может быть, в следующем году мы отправим Дзикумару к Вам тоже, Учитель, - проговорила она задумчиво и улыбнулась младшему. – Кто знает, вдруг он превзойдет своего брата…
Кагэцуна, внимательно следивший за Бонтэнмару, заметил, как печаль проскользнула по его лицу и тут же сменилась натянутой улыбкой. Кагэцуна вспомнил похожую ситуацию вчера: радость мальчика угасла, когда ему напомнили о матери. Однако Кагэцуна не успел задуматься над увиденным – над отношениями матери и сына, которые более не казались такими идеальными, - потому что в этот самый момент Косай обернулся и жестом попросил его приблизиться. Кагэцуна почувствовал властный взгляд черных глаз госпожи. Она чуть нахмурилась. Кагэцуна глубоко поклонился:
- Позволь мне представить тебе Катакуру Кагэцуну, - услышал он голос священника и почувствовал ободряющее прикосновение к плечу. – Кагэцуна, это госпожа Ёси-химэ, супруга Датэ Тэрумунэ, даймё Ёнэдзавы.
Он выпрямился и заметил, что складка между тонкими бровями госпожи стала еще глубже.
- Катакура? – переспросила женщина. Кажется, она едва помнила это имя. Впрочем, его память тоже оставляла желать лучшего.
- Моя госпожа, - он поспешил объяснить. - Я служил вашему супругу, как ранее – мой отец, Катакура Кагэнага. Но уже несколько лет ни один из нас не появлялся в Ёнэдзава-дзё, так что было бы слишком большой честью, если бы вы помнили меня, госпожа.
Ёси-химэ продолжала перебирать волосы младшего сына, однако ее взгляд показывал, что она поглощена мыслями. Она всегда плохо запоминала имена прислуги, хотя ей как жене даймё полагалось знать его вассалов.
- Катакура Кагэнага, - повторила она. Она уже вспомнила. – Он оставил свою службу, чтобы заняться храмом в горной деревне, не так ли? – Каждое слово было правдой, и тон госпожи был совершенно обыденным, однако каким-то образом она сумела превратить простые факты в упрек или оскорбление. Или же и в то, и в другое разом.
Если бы она была мужчиной, а Кагэцуна – самураем, и если бы он был уверен в том, что понял ее слова верно, он бы обнажил меч, чтобы защитить честь своего отца. Однако в сложившемся положении единственное, что оставалось ему – всеми силами сдерживать уже готовый сорваться с языка ответ. Он промолчал.
- Катакура Кагэнага играет свою роль, которая поручена ему, как и всем нам, - в спокойном голосе Косая прозвучал мягкий упрек.
Казалось, что Ёси-химэ хотела возразить, но сдержалась.
- Вы правы, Учитель, - произнесла она скромно, склонив голову, и Кагэцуна не знал, стоит ли сомневаться в её раскаянии. Тем более что она тут же подняла взгляд и спросила его с совершенно другим выражением:
- Как дела у твоего отца? Он себя хорошо чувствует? Сопутствует ли ему удача?
- Мой отец в порядке; он преданно выполняет свои обязанности, - поторопился ответить Кагэцуна в надежде, что его добрая воля исправит положение. – У него крепкое здоровье, как в старые дни, когда он сражался под знаменами Вашего супруга. Что же до удачи – то она сопутствует ему и в храме, и в полях, на грядках редиса, - закончил он, мысленно улыбаясь.
Ёси-химэ одарила его таким взглядом, будто размышляла, стоит ли ей поражаться услышанному. Дзикумару удивленно уставился на него круглым глазами, а Бонтэнмару открыто поглощал его взглядом.
- Отец будет рад слышать, что вы интересовались его делами, госпожа, - рискнул добавить Кагэцуна.
- Передавай ему мои наилучшие пожелания, - величественно изрекла она. – Вот уже много лет прошло с тех пор, как он простился с моим господином и покинул Ёнэдзаву. Если я не ошибаюсь… - она остановилась.
- Почти восемь лет, моя госпожа, - торопливо подсказал ей Кагэцуна. – Тогда он отправил меня в Ёнэдзаву, чтобы я занял его место на службе у Датэ, что было большой честью для меня.
Ёсихимэ снова нахмурилась. Теперь она выглядела искренне заинтересованной.
- Что же ты тогда делал в последнее время? - спросила она прямо, не терпящим возражений голосом.
- Моему отцу было угодно, чтобы я постигал учение и мудрость Будды в Дзуйган-дзи, - пояснил он. – Теперь же, следуя его воле, я прибыл сюда, - добавил он, пытаясь отогнать разочарование, которое преследовало его всё утро.
Ёси-химэ обвела его внимательным взглядом.
- И что же? Чем ты собираешься заняться?
Этот вопрос был тоже слишком прямолинейным.
- Мой отец поручил мое будущее почтенному Учителю Косаю, - прошептал он в ответ.
- Ясно, - голос Ёси-химэ прозвучал так, будто она потеряла всякий интерес к нему. Однако это впечатление было ошибочным: - Не забывай, что ты связан с Датэ и обязан служить им, - заявила она, будто предостерегая о чем-то. Кагэцуна не был уверен, стоит ли самонадеянно видеть в этой фразе знак того, что госпожа считает, что он может быть полезен; или же она просто озабочена положением супруга, и, соответственно, своим. Кагэцуна склонялся к последнему варианту.
- Не беспокойтесь, - голос Косая снова прозвучал умиротворяюще, - Я не собираюсь отнимать его у вас.
Кагэцуна вскинул голову, но настоятель никак не пояснил свои слова.
- Служить Датэ всегда было и будет величайшей честью, - поспешил ответить Кагэцуна; его голос дрожал, но он говорил от всего сердца.
- Тогда тебе следует поприветствовать новое поколение, - Ёси-химэ ответила более благосклонно, окинув взглядом своих сыновей. Могло показаться, что она даже улыбнулась:
- Мальчики, что с вашими манерами? Представьтесь!
- Бонтэнмару. Мне почти пять лет, - старший мальчик склонился в официальном поклоне; его движение было столь энергичным, что длинные рукава затрепетали, а волосы разлетелись по воздуху.
- Дзикумару, - пробормотал младший и спрятал лицо в одеждах матери. Ёси-химэ нежно посмотрела на него.
- Дзикумару скоро исполнится четыре, - известила она, гладя темные волосы мальчика.
Один черный глаз показался из-за складок кимоно; мальчик смущенно разглядывал Кагэцуну. Тот переводил взгляд с одного из детей на другого; не верилось, что у них разница лишь в один год. Бонтэнмару казался намного старше, физически и духовно. Кагэцуна не мог забыть вчерашнюю встречу с ним. Бонтэнмару потряс и смутил его, что было необычно для ребенка. В нем читались величие и чувства, которых не устыдился бы и взрослый человек. Дзикумару же, вцепившийся в одежды матери, казался только что открывшим глаза малышом, который смотрел на совершенно непонятный ему мир.
Конечно, наиболее логичным обоснованием этих различий было то, что Бонтэнмару был наследником клана, а Дзикумару – нет. Старший из братьев привык соответствовать своей роли и своему будущему положению, в то время как младший мог наслаждаться обычным детством. Уже в пять лет Бонтэнмару знал священные тексты, тогда как Дзикумару, который был всего годом младше, мог играть у ног своей матери, как играют все маленькие дети.
Интересно, могло ли это быть причиной отношения Ёси-химэ к детям? Она с самого начала знала, что ей очень рано придется расстаться с одним из сыновей, чтобы он получил достойное образование и подготовился к обязанностям главы клана. Ей нельзя по-настоящему привязываться к первенцу, и поэтому она предпочла безразличие? Но младший сын принадлежал только ей, и она любила его вдвойне. Она могла баловать его, как ей было угодно, и изливать на него всю свою любовь. Кагэцуна заметил, каким взрослым был взгляд глаз на юном лице госпожи. Нет, нельзя порицать ее. Для нее, наверно, это тоже тяжело. Кагэцуна решил, что он должен, по крайней мере, попробовать относиться к ней с большим сочувствием.
Может быть, он смог бы даже симпатизировать ей? Это, конечно, было смелой мыслью относительно жены даймё, к которой он должен испытывать всестороннее почтение, а не просто симпатию. В любом случае, у нее было много хороших качеств. “Не суди поспешно, Катакура Кагэцуна”, - напомнил он себе.
- Я хочу есть, - раздался голос Дзикумару.
- Ты же только что поел, - отозвался Бонтэнмару на это невинное замечание.
- Но я хочу есть, - упрямо повторил Дзикумару.
По указу Ёси-химэ девочка-служанка достала яблоко из корзины и протянула мальчику.
- Дзикумару должен много есть, чтобы вырасти таким же большим, как его отец, - объявила Ёси-химэ, поглаживая шелковистые волосы мальчика, пока жадно ел, удобно откинувшись на ее колени.
- Мама, можно, я почитаю тебе еще? – спросил Бонтэнмару, снова берясь за свиток.
- Потом, - ответила она, любуясь младшим сыном, которого, кажется, клонило в сон.
- Хорошо, мама, - Бонтэнмару сел, положив руки на колени и уставившись в траву перед собой. Неожиданно он стал очень похож на куклу, брошенную марионетку.
Настоятель Косай молча кивнул и направился прочь. Кагэцуна поклонился на прощание, но единственным ответом был внимательный взгляд служанки. Нерушимость идиллии была восстановлена. Дзикумару уже спал; рука матери, ласкавшая его волосы, прогоняла прочь все тревоги, точно как яблоко несколько мгновений назад. Бонтэнмару украдкой взглянул на них и снова потупился. Кагэцуна не мог забыть этот взгляд, в котором смешались печаль и тоска.
- В Ёнэдзава-дзё ему будет так же одиноко. Быть может, даже более одиноко, чем здесь, - таинственно проговорил Косай, когда они ушли достаточно далеко.
Кагэцуна не мог не согласиться.
И почему-то это знание раздражало.
1 – Гэмпуку или Гэмбуку – историческая церемония совершеннолетия в Японии, через которую проходили мальчики в возрасте от 11 до 17 лет.
2 – Онуса или нуса – деревянный жезл, который используют в ритуалах синто.
3 – В этой истории Кагэцуна еще не знает, что у него есть старшая сестра (примечание переводчика).
4 – Бусидо – «путь воина»; самурайский кодекс, свод рекомендаций и норм поведения.
5 – Процитированные строки – отрывок из «Пранидханы Самантабхадрачарьи», известной также как «Устремление к благим деяниям» Самантабхадры и как «Царь Молитв». Это часть сутры Аватамсака, одной из самых известных сутр Махаяны в буддизме Восточной Азии.
Более точный перевод процитированного отрывка звучит так: «Живые существа столь же бесконечны, как безграничны пределы пространства
Пусть мои молитвы об их благе распространятся до самых пределов их кармы и иллюзий» (уточнение переводчика).
Автор: Clio S.S
Перевод: Sienme
Бета: morlot
Фендом: Sengoku Basara
Размер: макси
Персонажи: Катакура Кодзюро, Датэ Масамунэ
Жанр: джен
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: ООС
Глава 1. Встреча
Глава 2. Старые и новые знакомые
Глава 2. Старые и новые знакомые
Рассвет был наполнен радостными красками лета и предвещал такой же ясный день, как и вчера. Несмотря на усталость после поездки, Кагэцуна встал рано. Он слишком беспокоился, чтобы долго спать – хоть и старался скрыть это. Впрочем, он привык вставать рано. После утренней медитации он пошел в сад, чтобы поразмышлять над своей жизнью на природе. Отец всегда говорил, что утро – это лучшее время для работы, так что хотя бы этим летом Кагэцуна старался проводить как можно больше времени на редисовых полях, и ранние подъемы быстро вошли у него в привычку.Он сел на скамью под яблоней, ветви которой были унизаны почти спелыми плодами. “Скоро уже придет время собирать урожай”, - отметил он задумчиво, разглядывая пару длиннохвостых синиц в гнезде. Оттуда прозвучал тихий писк, и Кагэцуна понял, что над его головой расположилась целая птичья семья. Он задумался.
Он был уверен, что скоро придет его время покинуть гнездо. Конечно, фактически он не жил дома с семи лет, но теперь он вкладывал это новый смысл - начать взрослую жизнь. Зимой ему исполнится пятнадцать, и это действительно казалось последним рубежом. Большинство его ровесников уже прошли через гэмпуку1 и стали взрослыми. С какой же целью отец отправил его снова учиться? Он должен знать, что Кагэцуна уже устал ждать, когда его признают взрослым.
Или, быть может… Кагэцуна почувствовал, как холодок пробежал по позвоночнику. Вдруг отец решил, что он еще слишком глуп, чтобы стать самураем? Он сглотнул. Родители несут ответственность за то, чтобы вырастить новое, достойное поколение. Так что, возможно, отец считал, что Кагэцуне следует продолжать обучение? В конце концов, разве он как-то доказал отцу, что он уже взрослый? Когда он не работал в полях и не медитировал в храме, он бездельничал, тренировался с мечом или выслеживал местных ниндзя в лесу. Неудивительно, что отец посчитал, что он еще ребенок. И в самом деле, чем дольше Кагэцуна думал об этом, тем больше он соглашался с отцом. Возможно, пройдет еще много лет, прежде чем он оправдает надежды отца и повзрослеет… Много долгих лет…
Он тряхнул головой и похлопал себя по щекам, чтобы придти в себя. Определенно, он слишком погрузился в мрачные видения будущего. “Никто не становится полностью взрослым сразу после гэмпуку”, - осознал он. И вправду, гэмпуку было всего лишь первым шагом к настоящему взрослению. Самурай должен совершенствовать себя каждый день, и когда человека официально признали взрослым, совершенствовать себя сложнее, потому что рядом больше нет наставника, и приходится учиться у самой жизни, напрямую. Таким образом, ему следует ценить возможность оставаться при настоятеле Косае и усердно трудиться. С другой стороны, если церемония гэмпуку была скорее формальностью, чем истинным преображением из мальчика в мужчину, что же останавливало отца…
Нет. Если он продолжит думать об этом, он так и блуждать по кругу, неспособный принять решение. Надо всего лишь терпеливо ждать, и это он может. Если занять чем-то свой ум, время пройдет быстро… и, прежде чем он опомнится, два меча уже будут висеть у него на поясе.
Кагэцуну отвлек от раздумий щебет длиннохвостых синиц, которые кружили прямо над его головой; наконец они улетели добывать корм для своих птенцов. Он посмотрел на небо. Сегодня его лазурь не была омрачена облаками. Кагэцуна прикрыл глаза, вспоминая. Цветы у алтаря его матери всегда были синими, и он никогда не спрашивал, почему. Просто всегда было так. Он не помнил ее – она умерла, когда он был совсем маленьким – и первые годы, проведенные в Ёнэдзаве, тоже стерлись из его памяти. Кагэцуну отвезли в Канэяму к тете, единственному живому родственнику, кроме отца3. В то время отец еще служил семье Датэ и должен был делить свое внимание между военными кампаниями своего господина и сыном, который рос в горной деревне. Кагэцуна помнил, с какой радостью встречал отца в каждый его приезд и как постоянно мечтал стать таким же великим воином. Теперь мечи отца покоились в храме, посвященные духам, в то время как отец с тем же рвением орудовал мотыгой или онусой2. Кагэцуна надеялся, что однажды он унаследует мечи – это было бы величайшей честью для него – но пока он был согласен, что их место в храме.
Он закрыл глаза, когда солнце добралось до кроны яблони и заиграло в листве.
Отец просил освободить его от должности, когда выбрал путь священника. Его просьба была удовлетворена. Он навсегда покинул Ёнэдзаву и поселился в Канэяме, став священником в местном храме (его предшественник уже был в почтенном возрасте). Теперь служить Датэ он отправил своего сына. Кагэцуна хорошо помнил свои первые дни в Замке Ёнэдзава, и, вспоминая теперь об этом времени, он не мог сдержать улыбки. Кагэцуна был серьезным семилетним мальчиком и пытался не падать духом и скрывать свой страх, но вскоре понял, что бояться нечего. Глава клана, господин Тэрумунэ, которому служил Кагэцуна, оказался спокойным и доброжелательным человеком, который пользовался искренним уважением среди своих людей. Кагэцуна не был исключением; вскоре он тоже стал горячо восхищаться своим господином.
Он провел три года в Ёнэдзава-дзё, проникаясь величественным образом жизни самураев и ревностно готовясь к тому, чтобы в будущем стать одним из них. Когда отец отправил его в Дзуйган-дзи, он уезжал с сожалением, покорный воле отца. Он надеялся, что однажды сможет вернуться.
Как же могло произойти, что за последние четыре года он совершенно забыл о самом прекрасном времени своей жизни? Это совершенно не укладывалось в голове.
Звонок храмового колокольчика вернул Кагэцуну к реальности. Было время завтрака. Ранее он предупредил слугу, что будет есть с гостями. Кагэцуна не хотел доставлять другим лишние хлопоты; к тому же, самодостаточность была добродетелью. Он попросил послушника указать ему дорогу и вскоре уже ел в компании пилигримов. Зал был переполнен; очевидно, лето было хорошим временем для паломничества. Наблюдая за остальными из-за чашки с рисом, Кагэцуна понял, что, хотя так много людей собралось при храме, их присутствие совсем не нарушало покой, наполнявший Унган-дзи от ворот до самого сердца храма. Теплый, дружественный гул разговоров оживлял зал, - пилигримы восхищались святилищем, сводов которого наконец достигли.
Кагэцуна осознал, что он привык к этой умиротворяющей атмосфере; интересно, будет ли ему не хватать покоя в будущем? Или, быть может, он будет теперь всегда стремиться к нему? Он задумался, медленно пережёвывая тушеные овощи. Последние четыре года он провел в храме, очень похожем на этот. Он привык к его распорядку и к терпеливой невозмутимости Будды. Иногда Кагэцуне казалось, что он мог бы достичь состояния, подобного камню в реке, мимо которого проносится вода. В такие моменты он чувствовал, что и у него есть свое место в мире, и хотя мир наложил на него свой отпечаток, он оставался собой – слабым перед величием мира. Сосуществование было единственной возможностью: в одиночку у него не было шансов. Он не хотел и пытаться выстоять одному.
Кагэцуна закончил завтрак и вернулся в сад, все еще погруженный в мысли. Чего же он желал на самом деле? “Стать воином и служить своему господину”, - само собой прозвучало в его голове. Ответ был знаком так давно, что он уже давно не задумывался об этом. Служить господину было смыслом жизни самурая; это величайшая честь и желанная обязанность. Даже сейчас, думая об этом в храмовом саду, Кагэцуна чувствовал, как его охватывает предвкушение и как восхищение ярко загорается в нем. Нет, он не сомневался в своем призвании. Примера отца было достаточно. Другие, которых он видел в Ёнэдзаве, не имели особенного значения.
Он облокотился на дерево, вспоминая. Он восхищался всеми из них, не критикуя, не отвергая никого. Он запоминал их гордый взгляд и высоко поднятые головы, их укрепленные тренировками тела, мечи на поясе. В них воплощалось всё, к чему он стремился. Он мечтал однажды стать одним из них и гордиться службой Датэ. Да, теперь Кагэцуна вспомнил. Он не мог даже представить себе, чтобы он посвятил жизнь чему-то другому. Пока он предавался воспоминаниям, неясное чувство охватило его, сильное до боли. Казалось, его детские желания можно было сравнить с маленьким камешком, что катится по дороге; теперь же, когда он вспомнил о своих устремлениях на пороге зрелости, они гремели, подобно горному обвалу.
Казалось, что его детские мечты были подобны маленькому камешку, что катится по дороге, по сравнению с горным обвалом, который сорвался с места, когда он осознал свои устремления теперь, на пороге зрелости.
Он глубоко вдохнул и посмотрел в лазурное небо, пытаясь успокоиться. “Страсть не приводит ни к чему хорошему“, напомнил он себе. Теперь же, вспоминая о самураях Ёнэдзавы с высоты прошедших лет и обретенного опыта, Кагэцуна понимал, что не все из них были идеальны. Тогда он не замечал, не осознавал или не придавал значения некоторым деталям, увлеченный их мечами в лакированных ножнах и величием их шагов. Некоторые из них действительно были воплощением чести, и путь воина, которому они следовали, укреплял их доброе имя и славу их господина. Кагэцуна знал, что он будет всегда помнить эти образы и посвятит свою жизнь попыткам сравниться с ними.
Всё же были и те, для кого заповеди чести были лишь поводом для собственного удовольствия. Надменные, хвастливые, напыщенные, самодовольные. Вероломные, лукавые, способные на любое зло. Они подставляли одних товарищей и льстили другим, добиваясь своего благополучия любыми средствами. Они потакали своим желаниям, забыв о бусидо4, и предавались страстям, не ограничивая себя ни в чем. Они бросали тень не только на свою честь, но и на репутацию своего господина.
Кагэцуна ни за что не желал бы стать таким, как они. Нет, он вовсе не предпочитал слепое, бездумное подчинение правилам. Одной вещи он научился в Дзуйган-дзи – всегда действовать осознанно и нести ответственность за свои действия. Он бы скорее выбрал смерть, чем деяние, недостойное самурая – и он искренне верил в это. Его достоинство зависело от его надежности. И он придерживался мнения, что доверие нужно заслужить; когда его оказывают беспричинно, это избаловывает. И, кроме того… Он не хотел быть пешкой на доске, которая полезна только своим существованием. Он хотел деятельно служить на благо своего господина.
“Кагэцуна”, - предостерег он себя, - “Разве столь самонадеянные мысли не заслуживают порицания?” Он опустил голову; у его ног суетились муравьи. “Каждого правителя окружает множество людей, готовых по первому зову исполнять его волю – более мудрых и опытных, чем ты, Катакура Кагэцуна. Если ты считаешь, что тебе причитается особое внимание – разве не тщеславие говорит в тебе?” Скромность – это добродетель. Но еще важнее то, что мощь правителя складывается из преданных ему людей, готовых служить ему и выполнять его указы. Люди – это фундамент, на котором зиждется власть их правителя. Первый и важнейший принцип самурая – это послушание, которое проявляется в исполнении воли господина. Если бы каждый начал размышлять над своими обязанностями вместо того, чтобы просто выполнять их, то вся система бы рухнула. Потому что система прочна лишь тогда, когда все действуют согласованно.
Нежное пение жаворонка донеслось с высоты. Кагэцуна поднял взгляд к небу снова.
Четыре года он посвятил обучению при храме, и по крайней мере один урок он запомнил крепко - это понимание, что скромность и послушание вовсе не противоречат развитию личности. Каждый человек – ведь всем людям удалось достичь разумной формы и заслужить человеческую инкарнацию, а не влачить существование в форме растения или животного – все люди должны постоянно совершенствовать себя. У каждого есть дар, который ему надлежит развить, так что бездумно ломиться вперед, не оставляя ни мгновения на анализ ситуации, было небрежным отношением к жизни. Катакура Кагэцуна был уверен в одном: он не собирался прожить жизнь бездумно.
В любом случае, это были действительно сложные вопросы. Учитель Сёкэй предложил бы продолжить созерцание, что казалось действительно неплохой идеей. Всегда есть надежда, что он сумеет найти решение, объединив два будто бы взаимоисключающих понятия: абсолютную преданность своему господину и непредвзятость суждений.
Кагэцуна облокотился на ствол яблони и прикрыл глаза. Прежде всего… он должен был «найти» господина, которому он будет служить, и пройти гэмпуку. Пока же он застрял в Унган-дзи, где не было надежды исполнить ни одну из его целей. Он мог бы убедить себя в том, что он терпелив… но после того, как он потратил утро на раздумья о своем будущем, было не так просто снова забыть все надежды и мечты. Медитация определенно была бы не лишней сейчас…
Он уже собирался вернуться в свою комнату, когда заметил Учителя Косая, который показался в саду. Он неторопливо шел по белому песку аллеи, направляясь в сторону Кагэцуны. Это значило, что настоятель не забыл свое обещание вернуться к вчерашнему разговору, который был прерван приближающейся ночью.
Сердце Кагэцуны подпрыгнуло. Он рефлекторно сжал кулаки, смотря, как солнце искрится на простой одежде священника. Неожиданно ему представилось, что с каждым шагом настоятеля приближается и момент, когда будет определено его будущее. Как бы то ни было, именно настоятелю Унган-дзи отец доверил решение его судьбы. Кагэцуна слукавил бы, если б сказал, что эта мысль не тревожила его.
- Доброе утро, Учитель, - он поприветствовал священника, склонив голову и опустив взгляд.
- Пусть защита Будды будет с нами, - ответил Косай. – Я надеюсь, что ты отдохнул и что это священное место очистило твой разум.
Кагэцуна сглотнул. Действительно ли его разум прояснился?.. Скорее, само его появление в храме пробудило бесчисленные вопросы в голове, в то время как в Канэяме – хоть Кагэцуна и оставался там всего два месяца – он чувствовал себя легко и с оптимизмом смотрел в будущее.
- Я осознал, как сложна жизнь, и я надеюсь, что мудрость прольется на меня, - ответил он решительно, поднимая взгляд.
Косай посмотрел на него внимательно:
- Я вижу, что у тебя много вопросов и сомнений, - сказал он прямо.
Кагэцуна покачал головой:
- Я бы не назвал это сомнениями, - ответил он осторожно и добавил с печалью. – Но у меня действительно есть вопросы.
Косай продолжил свою прогулку, жестом предложив Кагэцуне присоединиться.
- Ты требователен к себе, - отметил он задумчиво. – И это похвально. Должно быть, я буду прав, если предположу, что ты ответственно подходишь к любому заданию и усердно трудишься на пути к цели. Ты не ждешь, пока желаемое свалится к тебе в руки; ты хочешь сам заслужить его, - продолжал Косай, и Кагэцуна поражался тому, как легко настоятелю удалось оформить его последние мысли в слова. Он заставил себя промолчать, хотя выслушивать столько комплиментов было неловко.
- И всё же, помни, что некоторые аспекты жизни не подвластны нам, - предупредил его Косай. – Тот, кто полагается только на себя, идет против Будды и его истин, прельщенный путем тщеславия. У каждого человека есть предназначение, которое он должен найти. У каждого есть судьба, которую он должен исполнить. Не старайся успеть всё сразу, - его голос зазвучал мягче. – Жди своего часа. Ничто не происходит случайно. Ты обретешь свою судьбу, когда придет время, - он помолчал немного и продолжил:
- Когда ты рвешься вперед, то не успеваешь разглядеть те возможности, что жизнь предлагает тебе. Но ты не допустишь подобной ошибки, когда твой разум будет спокоен и сконцентрирован.
- Ты учишь меня терпению, - это было скорее утверждением, нежели вопросом. Кагэцуна смотрел на белый песок под ногами. – Я знаю. Я знаю и понимаю это, - он кивнул.
- Но твое сердце не согласно. Оно манит тебя вперед. Оно заставляет тебя постоянно действовать, - с улыбкой предположил Косай.
Кагэцуна уставился на него, остановившись, как вкопанный.
- Учитель, вы невероятно проницательны, - потрясенно и серьезно сказал он. – В нескольких словах вам удалось выразить то, над чем я думал годами. И это всего лишь после краткого разговора!
- Но ты сам пришел к таким же выводам, не так ли? – заметил настоятель с теплотой в голосе. – К тому же, мы говорим об общих законах, которые справедливы для каждого человека. И, кроме того… я тоже был когда-то молодым, - добавил он с задорной искоркой в глазах.
Кагэцуна наконец сдвинулся с места, успокоенный словами настоятеля и воодушевленный его дружеским тоном. Дальше они шли в тишине. Все, что говорил Косай, было верно. Конечно, Кагэцуна хотел верить ему изо всех сил. Сложность была в том, что он считал себя человеком действия, мало склонным рассуждать. Он действительно предпочитал сам контролировать ситуацию. Это давало ему уверенность в себе и помогало выбрать дальнейшее направление. Если бы только…
- Мы пришли, - тихий голос настоятеля прервал его мысли. Косай остановился. Кагэцуна, вернувшись в реальность, поднял голову и моргнул. Они были все еще в саду, в самой глубине его, заросшей цветами. Вокруг порхало множество бабочек. Однако не цветы и не бабочки привлекли его внимание, но сцена, декорациями к которой они служили. Он глубоко вдохнул, изумленный.
Летний сад служил изысканным фоном; однако его красота меркла по сравнению с передним планом. Кагэцуне открылась прекрасная и символичная композиция. Центральное место в ней занимала сидящая на скамье женщина. Её украшенное цаплями кимоно сверкало золотом, ложась изысканными складками. Две черные пряди свободно висели, обрамляя ее лицо; остальные волосы, завязанные в низкий хвост, падали вдоль спины и, кажется, достигали бедер. Глядя на прекрасный овал лица, на темные глаза, горевшие решимостью и верой в себя, Кагэцуна задался вопросом, видел ли он когда-либо подобное совершенство, - однако его разум уже знал ответ. Женщина была молода, едва ли двадцати лет, и в ее красоте еще оставалось что-то детское, но ее манера держать себя, ее взгляды были величественными и полными достоинства. Она слегка наклонилась вперед, внимательно смотря в свиток, лежавший на коленях сидевшего рядом с ней мальчика. Правой рукой она придерживала второго – младшего – ребенка, который играл у ее ног. Сзади стояла девочка-подросток, державшая зонтик над головой госпожи.
Старший мальчик медленно, детским голосом зачитывал писание. Теперь, в ярком дневном свете, он казался идеальным ребенком, воплощением послушания. Было сложно поверить, что лишь вчера его глаза горели и он выглядел таким живым. Сейчас же его волосы были аккуратно расчесаны, его одежды были из тонкой, дорогой ткани. Он сжимал свиток детскими руками и проговаривал его текст с сосредоточенным лицом; быть может, это не было похоже на речь ученого монаха, но в ней было должное величие:
- Бесконечно пространство. Безгранично число разумных существ. Безграничны их карма и заблуждения.
- Пусть мои устремления будут столь же безграничными, - добавил Косай, подходя ближе5.
Кагэцуна вздрогнул, пораженный тем, что настоятель вторгся в эту идиллию. Прекрасная госпожа подняла голову и едва заметно кивнула в знак почтения к священнику. Ее служанка глубоко поклонилась. Старший мальчик встал и тоже склонился перед настоятелем. Младший же смотрел на гостя во все глаза, вцепившись в одежду матери.
- Учитель Косай, - заговорила госпожа, вежливо улыбаясь. – благодарю, что почтили нас своим присутствием.
- Мое сердце радуется при взгляде на вас, - ответил Косай. – Я не мог уйти без приветствия.
Кагэцуна недоверчиво взглянул на настоятеля. У него сложилось впечатление, что Косай пришел именно туда, куда собирался, и это было его целью с самого начала. Кагэцуну смущала лишь мысль о том, зачем настоятель взял с собой его.
- Тогда позволь мне снова благодарить тебя. Ты заботишься о моем сыне и вкладываешь множество сил в его образование, - продолжила госпожа и посмотрела на мальчика, который по-прежнему хранил молчание.
Настоятель Косай улыбнулся:
- Как вы видите, Бонтэнмару сам стремится к знаниям. В столь раннем возрасте он уже знает «Царя Молитв».
Настоятель погладил мальчика по голове и одобрительно кивнул ему. Тот покраснел. Должно быть, его редко хвалили. Кагэцуна хорошо понимал его. Считалось, что комплименты только вредят детям, так что родители – не говоря уже о других взрослых – довольно редко баловали их. Госпожа погладила волосы младшего:
- Может быть, в следующем году мы отправим Дзикумару к Вам тоже, Учитель, - проговорила она задумчиво и улыбнулась младшему. – Кто знает, вдруг он превзойдет своего брата…
Кагэцуна, внимательно следивший за Бонтэнмару, заметил, как печаль проскользнула по его лицу и тут же сменилась натянутой улыбкой. Кагэцуна вспомнил похожую ситуацию вчера: радость мальчика угасла, когда ему напомнили о матери. Однако Кагэцуна не успел задуматься над увиденным – над отношениями матери и сына, которые более не казались такими идеальными, - потому что в этот самый момент Косай обернулся и жестом попросил его приблизиться. Кагэцуна почувствовал властный взгляд черных глаз госпожи. Она чуть нахмурилась. Кагэцуна глубоко поклонился:
- Позволь мне представить тебе Катакуру Кагэцуну, - услышал он голос священника и почувствовал ободряющее прикосновение к плечу. – Кагэцуна, это госпожа Ёси-химэ, супруга Датэ Тэрумунэ, даймё Ёнэдзавы.
Он выпрямился и заметил, что складка между тонкими бровями госпожи стала еще глубже.
- Катакура? – переспросила женщина. Кажется, она едва помнила это имя. Впрочем, его память тоже оставляла желать лучшего.
- Моя госпожа, - он поспешил объяснить. - Я служил вашему супругу, как ранее – мой отец, Катакура Кагэнага. Но уже несколько лет ни один из нас не появлялся в Ёнэдзава-дзё, так что было бы слишком большой честью, если бы вы помнили меня, госпожа.
Ёси-химэ продолжала перебирать волосы младшего сына, однако ее взгляд показывал, что она поглощена мыслями. Она всегда плохо запоминала имена прислуги, хотя ей как жене даймё полагалось знать его вассалов.
- Катакура Кагэнага, - повторила она. Она уже вспомнила. – Он оставил свою службу, чтобы заняться храмом в горной деревне, не так ли? – Каждое слово было правдой, и тон госпожи был совершенно обыденным, однако каким-то образом она сумела превратить простые факты в упрек или оскорбление. Или же и в то, и в другое разом.
Если бы она была мужчиной, а Кагэцуна – самураем, и если бы он был уверен в том, что понял ее слова верно, он бы обнажил меч, чтобы защитить честь своего отца. Однако в сложившемся положении единственное, что оставалось ему – всеми силами сдерживать уже готовый сорваться с языка ответ. Он промолчал.
- Катакура Кагэнага играет свою роль, которая поручена ему, как и всем нам, - в спокойном голосе Косая прозвучал мягкий упрек.
Казалось, что Ёси-химэ хотела возразить, но сдержалась.
- Вы правы, Учитель, - произнесла она скромно, склонив голову, и Кагэцуна не знал, стоит ли сомневаться в её раскаянии. Тем более что она тут же подняла взгляд и спросила его с совершенно другим выражением:
- Как дела у твоего отца? Он себя хорошо чувствует? Сопутствует ли ему удача?
- Мой отец в порядке; он преданно выполняет свои обязанности, - поторопился ответить Кагэцуна в надежде, что его добрая воля исправит положение. – У него крепкое здоровье, как в старые дни, когда он сражался под знаменами Вашего супруга. Что же до удачи – то она сопутствует ему и в храме, и в полях, на грядках редиса, - закончил он, мысленно улыбаясь.
Ёси-химэ одарила его таким взглядом, будто размышляла, стоит ли ей поражаться услышанному. Дзикумару удивленно уставился на него круглым глазами, а Бонтэнмару открыто поглощал его взглядом.
- Отец будет рад слышать, что вы интересовались его делами, госпожа, - рискнул добавить Кагэцуна.
- Передавай ему мои наилучшие пожелания, - величественно изрекла она. – Вот уже много лет прошло с тех пор, как он простился с моим господином и покинул Ёнэдзаву. Если я не ошибаюсь… - она остановилась.
- Почти восемь лет, моя госпожа, - торопливо подсказал ей Кагэцуна. – Тогда он отправил меня в Ёнэдзаву, чтобы я занял его место на службе у Датэ, что было большой честью для меня.
Ёсихимэ снова нахмурилась. Теперь она выглядела искренне заинтересованной.
- Что же ты тогда делал в последнее время? - спросила она прямо, не терпящим возражений голосом.
- Моему отцу было угодно, чтобы я постигал учение и мудрость Будды в Дзуйган-дзи, - пояснил он. – Теперь же, следуя его воле, я прибыл сюда, - добавил он, пытаясь отогнать разочарование, которое преследовало его всё утро.
Ёси-химэ обвела его внимательным взглядом.
- И что же? Чем ты собираешься заняться?
Этот вопрос был тоже слишком прямолинейным.
- Мой отец поручил мое будущее почтенному Учителю Косаю, - прошептал он в ответ.
- Ясно, - голос Ёси-химэ прозвучал так, будто она потеряла всякий интерес к нему. Однако это впечатление было ошибочным: - Не забывай, что ты связан с Датэ и обязан служить им, - заявила она, будто предостерегая о чем-то. Кагэцуна не был уверен, стоит ли самонадеянно видеть в этой фразе знак того, что госпожа считает, что он может быть полезен; или же она просто озабочена положением супруга, и, соответственно, своим. Кагэцуна склонялся к последнему варианту.
- Не беспокойтесь, - голос Косая снова прозвучал умиротворяюще, - Я не собираюсь отнимать его у вас.
Кагэцуна вскинул голову, но настоятель никак не пояснил свои слова.
- Служить Датэ всегда было и будет величайшей честью, - поспешил ответить Кагэцуна; его голос дрожал, но он говорил от всего сердца.
- Тогда тебе следует поприветствовать новое поколение, - Ёси-химэ ответила более благосклонно, окинув взглядом своих сыновей. Могло показаться, что она даже улыбнулась:
- Мальчики, что с вашими манерами? Представьтесь!
- Бонтэнмару. Мне почти пять лет, - старший мальчик склонился в официальном поклоне; его движение было столь энергичным, что длинные рукава затрепетали, а волосы разлетелись по воздуху.
- Дзикумару, - пробормотал младший и спрятал лицо в одеждах матери. Ёси-химэ нежно посмотрела на него.
- Дзикумару скоро исполнится четыре, - известила она, гладя темные волосы мальчика.
Один черный глаз показался из-за складок кимоно; мальчик смущенно разглядывал Кагэцуну. Тот переводил взгляд с одного из детей на другого; не верилось, что у них разница лишь в один год. Бонтэнмару казался намного старше, физически и духовно. Кагэцуна не мог забыть вчерашнюю встречу с ним. Бонтэнмару потряс и смутил его, что было необычно для ребенка. В нем читались величие и чувства, которых не устыдился бы и взрослый человек. Дзикумару же, вцепившийся в одежды матери, казался только что открывшим глаза малышом, который смотрел на совершенно непонятный ему мир.
Конечно, наиболее логичным обоснованием этих различий было то, что Бонтэнмару был наследником клана, а Дзикумару – нет. Старший из братьев привык соответствовать своей роли и своему будущему положению, в то время как младший мог наслаждаться обычным детством. Уже в пять лет Бонтэнмару знал священные тексты, тогда как Дзикумару, который был всего годом младше, мог играть у ног своей матери, как играют все маленькие дети.
Интересно, могло ли это быть причиной отношения Ёси-химэ к детям? Она с самого начала знала, что ей очень рано придется расстаться с одним из сыновей, чтобы он получил достойное образование и подготовился к обязанностям главы клана. Ей нельзя по-настоящему привязываться к первенцу, и поэтому она предпочла безразличие? Но младший сын принадлежал только ей, и она любила его вдвойне. Она могла баловать его, как ей было угодно, и изливать на него всю свою любовь. Кагэцуна заметил, каким взрослым был взгляд глаз на юном лице госпожи. Нет, нельзя порицать ее. Для нее, наверно, это тоже тяжело. Кагэцуна решил, что он должен, по крайней мере, попробовать относиться к ней с большим сочувствием.
Может быть, он смог бы даже симпатизировать ей? Это, конечно, было смелой мыслью относительно жены даймё, к которой он должен испытывать всестороннее почтение, а не просто симпатию. В любом случае, у нее было много хороших качеств. “Не суди поспешно, Катакура Кагэцуна”, - напомнил он себе.
- Я хочу есть, - раздался голос Дзикумару.
- Ты же только что поел, - отозвался Бонтэнмару на это невинное замечание.
- Но я хочу есть, - упрямо повторил Дзикумару.
По указу Ёси-химэ девочка-служанка достала яблоко из корзины и протянула мальчику.
- Дзикумару должен много есть, чтобы вырасти таким же большим, как его отец, - объявила Ёси-химэ, поглаживая шелковистые волосы мальчика, пока жадно ел, удобно откинувшись на ее колени.
- Мама, можно, я почитаю тебе еще? – спросил Бонтэнмару, снова берясь за свиток.
- Потом, - ответила она, любуясь младшим сыном, которого, кажется, клонило в сон.
- Хорошо, мама, - Бонтэнмару сел, положив руки на колени и уставившись в траву перед собой. Неожиданно он стал очень похож на куклу, брошенную марионетку.
Настоятель Косай молча кивнул и направился прочь. Кагэцуна поклонился на прощание, но единственным ответом был внимательный взгляд служанки. Нерушимость идиллии была восстановлена. Дзикумару уже спал; рука матери, ласкавшая его волосы, прогоняла прочь все тревоги, точно как яблоко несколько мгновений назад. Бонтэнмару украдкой взглянул на них и снова потупился. Кагэцуна не мог забыть этот взгляд, в котором смешались печаль и тоска.
- В Ёнэдзава-дзё ему будет так же одиноко. Быть может, даже более одиноко, чем здесь, - таинственно проговорил Косай, когда они ушли достаточно далеко.
Кагэцуна не мог не согласиться.
И почему-то это знание раздражало.
1 – Гэмпуку или Гэмбуку – историческая церемония совершеннолетия в Японии, через которую проходили мальчики в возрасте от 11 до 17 лет.
2 – Онуса или нуса – деревянный жезл, который используют в ритуалах синто.
3 – В этой истории Кагэцуна еще не знает, что у него есть старшая сестра (примечание переводчика).
4 – Бусидо – «путь воина»; самурайский кодекс, свод рекомендаций и норм поведения.
5 – Процитированные строки – отрывок из «Пранидханы Самантабхадрачарьи», известной также как «Устремление к благим деяниям» Самантабхадры и как «Царь Молитв». Это часть сутры Аватамсака, одной из самых известных сутр Махаяны в буддизме Восточной Азии.
Более точный перевод процитированного отрывка звучит так: «Живые существа столь же бесконечны, как безграничны пределы пространства
Пусть мои молитвы об их благе распространятся до самых пределов их кармы и иллюзий» (уточнение переводчика).
@темы: фанфики
-
-
24.06.2014 в 01:50мореееее...
мооорррр....
-
-
24.06.2014 в 02:00-
-
24.06.2014 в 10:33Очень жалко Бонтэнмару, но, к своему удивлению я после прочтения поняла, что прежнего отторжения к Ёси-химе я не испытываю после очень логичных и обоснованных выводов о ней Кагецуны. Хотя раньше, когда я читала исторические записки о семействе Датэ, Ёси-химе вызывала у меня только отвращение. Теперь есть повод задуматься.
Выбор текста очень хорош
-
-
25.06.2014 в 14:19-
-
26.06.2014 в 20:45Текст сам мне очень симпатичен, и мне было жаль, что он не столь известен в русскоязычном фандоме, да и на англоязычном сайте я наткнулась на него случайно и далеко не сразу.
venchik, я и не уходила, но перевожу медленно-медленно)
-
-
26.06.2014 в 20:55Ещё раз спасибо за перевод этого замечательного произведения - лично я готова ждать продолжения столько, сколько нужно
-
-
26.06.2014 в 21:15читать дальше
-
-
26.06.2014 в 21:19-
-
27.06.2014 в 18:34-
-
27.06.2014 в 18:47Прошу прощения за надоедливость, но родился новый вопрос:
«у них будут весьма теплые и доверительные отношения, но в рамках времени, конечно»
- т.е. очень нескоро, да?
-
-
27.06.2014 в 19:44Надоедливость - это здорово, я рада ответить на те вопросы, на которые могу)
-
-
27.06.2014 в 19:58